Максим Лютых

Здесь

Здесь рыбачил мой дед, здесь отец потихоньку рыбачит.
Здесь течение лет не меняет течения рек.
Запил громко сосед, дня на три загулял, не иначе.
Пьет не то чтоб от горя, а просто устал человек.

Здесь не любят безделья, здесь каждый и сеет, и пашет.
Знают цену теплу - с малолетства «на ты» с колуном.
Мужики любят спорт, по-мужицки болеют за наших,
А потом на крыльце папироску смолят перед сном.

Здесь не в моде шелка - отдают предпочтение ситцу.
Здесь редки каблуки, да особо и некуда в них...
Хоть морщинки у глаз начинают здесь раньше лучиться,
Красота здешних женщин лучится в глазах озорных.

Здесь не то чтобы глушь: школа, почта и ловит мобильный.
Только реже рожают и реже идут под венец.
Здесь на кладбище – дед, рядом – бабушкин холмик могильный.
Здесь по-прежнему рыбу для матери ловит отец.

.

Печорское лето

Размеренной поступью северных будней
Шагает прохладное лето Печоры.
И я, как щенок потерявшийся блудный,
Шагаю смущенный вдоль серых заборов.

Улыбки прохожих полны безразличья,
Их взгляды наполнены легким укором,
А я, нарушая законы приличья,
Ругаю прохладное лето Печоры.

Орут надоедливо чайки над речкой –
Такая манера вести разговоры.
В Нью-Йорке жара, словно в каменной печке,
И дела им нет до прохладной Печоры.

Холодной рукой бьёт июль по загривку.
Замёрз, как собака. Махнуть бы на море
И там получить от морозов прививку...
А я среди лета жду лета в Печоре.

.

Быть большой зиме

Осень дождем на прощанье расплачется,
Слезно дома будут окнами щуриться.
Скоро зима, как асфальтоукладчица,
В снег закатает дырявые улицы.

Будут гореть фонари канделябрами,
Воздух наполнится новыми звуками.
Город морозный, как рыбьими жабрами,
Будет дышать приоткрытыми люками.

Шины-шиповки поставят водители,
Люди займутся делами привычными.
Смена сезонов, как смена правителей,
Дело в Печоре довольно обычное.

Все это будет. Пока только изморозь
Пишет на стеклах каракули снежные.
Предупреждает из прошлого Визбор нас:
Будет большая зима. Неизбежная.

.

Большая река

Зародилась в роднике крохотном,
Ручейком текла меж глыб каменных.
Повзрослев, оторвалась с грохотом
От Ураловой груди маминой.

На равнине разлилась водами,
Заискрился на щеках глянец, а
Рыбаки, тебя пройдя бродами,
Стали речкой называть, кланяться.

Сотню сел вспоила, три города,
Откормила их селян рыбами.
Судоходством грудь была вспорота,
Но теперь лежат суда глыбами.

По фарватеру зажглись бакены.
Скоро к берегу шуга стянется.
Эти воды я люблю всякими,
Мне Печора и во льду глянется.

Хоть морозами тебя треплет, но
Летом пахнут берега клевером...
И пульсирует река трепетно,
Синей жилкой на виске Севера.

.

Кот, февраль и Пастернак

Лакей-февраль в заснеженной ливрее
С утра к столу метели подает.
Мы тянем руки к ребрам батареи,
Последних зимних дней ведя отсчет.

Мы ждем весну (мы вечно ждем чего-то),
Хотим тепла, торопим ледоход,
А где-то в крайне северных широтах
Во льдах мурлычет вьюгой старый кот.

Полярного сиянья переливы
В его глазах пронзают темноту.
Движения его неторопливы –
Куда спешить бездомному коту?

Лениво теребит мохнатой лапой
Кристаллы льда – осколки мерзлоты –
И с видом заполярного сатрапа
Всю ночь кометы ловит за хвосты...

Февраль. Но я над ним не стану плакать.
Не тот настрой, да и зима – не та.
Макну перо в чернила Пастернака
И воспою февральского кота.

.

Город частых простуд

Город частых простуд и взъерошенных мусорных баков,
Одуревший за зиму от вьюг и морозов шальных,
Обметает ветрами скамейки в заснеженных парках,
В ожидании скорой, хотелось бы верить, весны.

Город тёплых сердец и холодных полярных сияний,
Где три месяца солнце едва золотит горизонт,
Ждёт капельный отсчёт, чтоб обрушить лавины со зданий,
Обнажая, как лысины, крыши, лишая корон.

Город, полный любви ко всему, что не делает горше
Пребывание в долгом, как вечность, холодном плену,
Провожает февраль и, припудренный белой порошей,
Смотрит в небо и ждёт, как влюблённый – свиданья, весну.

Мори, души, проклятый бес,
Моих исканий безоглядность,
Рифм точных клеточно-тетрадность
Нарушь размеренность. И вес

Придай словам. И каждый знак
Наполни нужностью и силой,
Чтоб звучно буквы голосили
О чём-то важном. Сделай так,

Чтоб запятые – по местам,
Чтоб многоточия – по делу.
Чтоб не читалось – звонко пелось,
О чём молчалось долго. Нам

С тобой – бессонные часы
И нерасписанная ручка.
И строк рифмованная случка,
И букв болезненная сыпь.

Спешим и пишем. Толку нет –
Кружится рой стихов-подёнок...
Ведь ты не бес пока – бесёнок,
А я – пока что не поэт.

.

Прошлогодний рассвет

Декабрьский рассвет дожевал хлебный ломоть луны
И звездные крошки со скатерти неба смахнул.
Вазоны-креманки пломбирного снега полны,
В них тусклое солнце сиропом льет рыжую хну.

Морозное утро натянуто звонкой струной:
Чуть тронь – задрожит, разрывая пронзительным си
Рассветную стынь, нарушая простудный покой
Заснеженных улиц и редких озябших такси.

И вздрогнут дома, и взмахнут сонно веками штор,
Ловя каждый луч, каждый отблеск большого огня...
А завтра – январь. Новый год, новых дней перебор,
И вряд ли кто вспомнит рассвет прошлогоднего дня.

Упаду в февраль

Бешеной белкой сердце в грудном колесе.
Пульс под сто тридцать ударов. Прямых, в висок.
Я отдаюсь на погибель твоей косе –
Ею подкошенный падаю возле ног.

Ею подрубленный перестаю дышать,
Но продолжаю ладонью тревожить снег:
Если его в кулаке поплотнее сжать,
Можно на время представить себя в весне.

Можно на миг ощутить запах талых вод
И языком пересохшим ловить капель.
Кажется, крепче сожми, и уже вот-вот
Вскроются снежные вены промёрзжих дельт.

Рек, что забыли за зиму волненья дрожь,
Взбесится солнце на кронах кедровых пальм...
Капля за каплей весна ускользает. Что ж,
Я, побеждённый зимой, упаду в февраль.

Белка в грудном колесе замедляет бег,
В лапах кедровых запутался лунный серп.
Ты оказался сильнее, февральский снег.
Я отдаюсь на погибель твоей косе.

.

Вальс-миньон

Подтаявших ночей
Волнующая поступь
Тревожит чуткий сон
Заплаканных домов.

Бьёт запахом дождей
Дыхание зюйд-оста,
И добрый старый зонт
К сражениям готов.

Взметнулось вороньё
С фонарного распятья,
На миг размыв черты
Беспутницы-луны.

Танцуют вальс-миньон
В ручейно-серых платьях
Дворняги и коты –
Придворные весны.

Фонарный луч исчез
В тени многоэтажной,
Сердечный сбился ритм,
И я, меняя галс,

Тону в ночном ручье
Корабликом бумажным,
И эхом «раз-два-три»
Звучит весенний вальс.

.

Январское. Весеннее

Январь. Мороз куражил, псов треножа,
Трусивших, как на паперть, на крыльцо
Подъездное, где одуванчик божий –
Старушка прикормила шельмецов.

Зима плаксиво куталась в метели,
Сугробы злостно портили обзор.
Прогретые котельными, потели
Дома, пот капал из оконных пор.

А до весны – один короткий месяц
И несколько простуженных стихов.
И белый цвет уже порядком бесит,
И организм весну принять готов.

Прольётся синь январского рассвета
На маковки припудренных осин...
Неловко вспомнить, как про холод этот
Я в декабре влюблённо голосил.

Неловко вспомнить снежных рифм сплетенье,
Как песни вьюг захватывали дух.
Приди, весна, по моему хотенью,
И залечи укусы белых мух.

Приди ручейно, солнечно, капельно!
Сотри теплом морозную эмаль!..
На грудь упала крестиком нательным
Снежинка. Тихо приходил февраль.

Ночь декабря

В звёздных катышках неба твид,
И луна как значок приколота.
Под ногами декабрь хрустит.
Холодно.

Ночь, полой пиджака махнув,
Снежной перхотью кроет улицы.
Чей-то кот нос прижал к окну –
Жмурится.

Распустил сеть фонарь-паук,
В паутине позёмка мечется.
Осень в сердце микстурой вьюг
Лечится.

Горсть зимы наберу в ладонь,
Пусть растает, оставив лужицу...
Мне б запомнить сегодня сон –
Сбудется.

.

Вьюжная осень

Ох, завьюжил ноябрь над Печорами –
И над городом, и над рекой.
До свидания, осень, не скоро мы
Похандрим, как бывало, с тобой.

На прощанье дождями, ознобами
Впрок меня одари, опои.
Скоро снег, как бинтами, сугробами
Стянет свежие раны твои.

И погаснут рассветы за шторами
Кружевной приполярной пурги.
Сотни просек седыми проборами
Строго лягут на кудри тайги.

Пусть ноябрь над Печорами вьюжится,
Пусть зима распахнула свой зев.
Я люблю эти снежные улицы,
Чуть прикрытые сенью дерев,

Отпустивших вдруг белые бороды
Вместо листьев, что красками жгли...
По окраине зимнего города
Я пройду, как по краю земли.

.

Зеленый маркер

Весенний в природе пропал настрой.
Хоть март, как башмак, вполовину стоптан,
Зима, отдавая сугробы оптом
Весне, напросилась к ней на постой.

Присыпала снегом (чтоб мягче спать)
Деревья, дома и аллеи в парке.
Достать бы огромный зеленый маркер –
Траву на сугробах нарисовать.

Достать бы большой, как корабль, утюг,
Пройтись ледоколом, как печь горячим,
По льду, что Печору ревниво прячет,
Вскрыть реку, залить половодьем луг.

Купить бы огромный цветной лоскут,
Пошить северянам сорочек ярких –
Они заслужили к весне подарки,
Они по полгода капелей ждут.

Найти бы родник, зачерпнуть весну
И сбрызнуть лицо, разморозить душу...
Апрельский кораблик пойдет по луже,
Зима, захлебнувшись, пойдет ко дну.

.

Той, что сопит на плече

Спи на плече. Ночь не стоит твоих тревог.
Пусть за окном каруселит чужая жизнь.
Ночь – это присказка, нового дня пролог.
Утром продолжится сказка, сейчас – ложись.

Долог твой век, будут ночи еще без сна,
Будут подушки глотать соль девичьих слез.
Станут косой твои волосы цвета льна, –
Самый красивый, наверное, цвет волос.

Будут сезоны меняться, мелькать года,
Будут огонь и вода, будет славы медь.
Будет и тот, кто заслужит услышать «да»...
Ну а пока засыпай, не спеши взрослеть.

.

Не спишь

Не спишь. Весна тревожит сны,
Щемит сердца, волнует души.
Я расскажу тебе, послушай,
Что будет после той весны.

Июньским ветром, чуть дыша,
Твоих волос коснётся лето.
И, нарушая чьё-то вето,
Замедлит время скорый шаг.

Примнётся поросль юных трав
Подошвой кожаных сандалий,
Но след останется едва ли –
Ты слишком лёгкая. Устав

От липких солнечных лучей,
Ты подбежишь к моим коленям,
И я тебя прикрою тенью
Вспорхнувших в небо голубей.

А солнце, прыгая в зенит
С крон оперившихся деревьев,
Зальет теплом озябший Север.
И нас с тобою оглушит

Под ликованье сотен птиц
С цепи сорвавшееся лето...
Ты спишь? И будет мне ответом
Дрожанье дочкиных ресниц.

.

Утро нам скажет да

Это начало получше любых начал,
Это сомнение выше любого «да».
Сумрак ревниво твою колыбель качал,
Ночь осаждала – как крепости – города.

Редких зашторенных окон квартирный свет
В наших сердцах допещерным горел костром.
Это сомнение слаще любого «нет».
Это как «да», только сказанное потом.

Я над твоей колыбелью раскрою зонт:
Куполом будет крутиться, рождая сны.
Это наш маленький первый, но всё же фронт.
Пусть этот фронт будет сказочным и цветным.

Зимнюю ночь до крупинки сметёт рассвет.
Ветер сыграет побудку на проводах.
Тысячи губ нас с тобой убеждают: «нет».
Утро однажды нам тихо прошепчет: «да».

.

Кукушкины дети

Недоласканы, недолюблены
Спят тревожно птенцы-подкидыши.
Клювы – тупеньки, крылья –рублены,
Ты не делай вид, что не видишь их.

Ты не думай, что – стороной беда,
Что кукушки – другого племени.
Глянь – сопят подкидыши в три ряда,
Слышишь, жизнь бьется пульсом в темени?

И любить их всех не суметь никак,
И забыть о них сил не хватит уж.
Как бы горстью взять да сдавить в кулак
Сотню мамочек кукушачьих душ!..

Недолюблены, недоласканы
Спят... Проснутся – молчат, не плачутся.
Только ищут упорно глазками,
Где их мамы-кукушки прячутся.

.

Ведь был солдат бумажный

Топчусь по тонкой грани бытия
Подошвами потрёпанных ботинок.
Не я ввязался в этот поединок,
И сдаться должен, стало быть, не я.

Мне чувствовать хотелось бы острей
Нестройность ритмов, рифм, неровность строчек,
И чтоб писалось так, чтоб покороче,
Но чтоб читалось так, чтоб подлинней.

И я, как в песне, требую огня,
А пальцы жмут на буквы на экране.
Но мир в мобильном будто прикарманен
Не мной, а кем-то хитрым до меня.

Война без жертв немыслима. Клише?
Пусть будет так. А юноша прыщавый
Горит в огне солдатом Окуджавы,
И тот пожар не потушить уже.

Победа? Или пройденный этап?
Наверное, сейчас не так уж важно.
Я видел, как горел солдат бумажный.
Я видел, как сражался тот солдат.

.

И долог путь

Ветер потревожил облака,
Небо расцарапали зарницы.
Каменных шинелей плащаницы
Гладила дрожащая рука.

Скверы распоясала весна,
Бегали, смеялись чьи-то дети.
Плакал дед, в парадную одетый
Форму, повторяя имена

Тех, кого случилось пережить.
Сколько их, закутанных в шинели,
Чьи сердца навек окаменели,
Памятью заковано в гранит?..

Плакал дед. Торжественный огонь
Плавил воздух, время размывая.
Снова бой. И долог путь до мая.
Взрыв за взрывом. Слышен чей-то стон.

Это он! До смерти ровно шаг.
Выжило истерзанное тело,
Только, к сожаленью, не сумела
Выжить опалённая душа...

Память. Это больше, чем война.
Плакал дед, прильнув к гранитным плитам.
Он уже однажды был убитым,
Он о смерти больше павших знал.

Смерть познавшим в жизни нет помех.
Каждый год он, были б только силы,
Будет приходить на их могилу
Братскую. И жить. За них. За всех.

.

Незабудки

Чай в старом термосе, бутерброд,
Небо на дне колодца.
Мальчик шагает, июнь поет –
Нежится в спелом солнце.

Мальчику – восемь, а может семь,
Росту – чуть метра выше.
Он улыбается сразу всем:
Лету и людям. Крыши

Зной разливают на свежесть трав,
Птицы клюют с обочин.
Жизнь удивительна – мальчик прав.
Но и диагноз точен.

Точен до страшного, хоть кричи –
Крик растворится в зное...
Юная жизнь по июню мчит,
Словно курьерский поезд.

Словно до станции – много лет,
Тысячи встреч и судеб.
Словно конца у июня нет
И никогда не будет.

Вечер, напившись воды в реке,
Влажно дохнул туманом.
Мальчик нёс, крепко держа в руке,
Семь незабудок маме.

Лето сгорит на лугах травой,
Землю сентябрь остудит,
Осень вскипит золотой волной...
Мальчика в ней не будет.

Есть победители в той войне?
Кто за беду ответит?..
Вянет в стаканчике на окне
Нежный смешной букетик.

.

Ждет маяк

В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
В. Маяковский

Строчкой ломаной шаг твой выстроен,
Рифма пульсом по венам мечется.
Ты решил исцелиться выстрелом
От того, что, увы, не лечится.

И, поддавшись минутной слабости,
Вырвал с корнем горнило красное
Из души, очервлённой гадостью;
Покалечил любовниц масляных,

Что копытцами били по сердцу.
Ты, прожив тридцать семь без малого,
Осознал, что уже не носится
Жёлтый там, где так много алого.

И, срываясь со строк ступенчатых,
Ты успел, становясь историей,
Сжечь любовей своих невенчаных
С сердцем раненым в крематории.

Рифмовать молитвы слишком поздно.
В смерти отыскав своё начало,
Ждёт маяк, запутавшийся в звёздах,
Пароход у старого причала.

.

Кардиодрама

Горячий кофе несет по венам
тахикардию и что-то, кроме
сердечных сбоев. Ползет по стенам
и режет бритвой пласты обоев
луч солнца. Солнце – хозяин в доме.
В сердечном ритме есть что-то, кроме
смертельной битвы. Есть что-то, кроме
моей молитвы, рассветной дрёмы,
осенней драмы, предзимней комы
в крутом изломе кардиограммы...

Разбилось утро хрустальной вазой.
Луч солнца умер на книжной полке,
смешался с пылью. Не буду сразу
курить вторую. Пойду и вылью
остатки кофе. Смету осколки.
И нарисую на пыльной полке
свою кривую. О, черт! Насколько
хватает кофе?.. А мир огромен...
Урок усвоен: есть что-то кроме
сердечных сбоев.
Есть что-то дальше оконной рамы:
есть жизнь в изломе кардиограммы.

.

Поворот

Там, за ельником – поворот,
С большака, как идешь – направо.
Там шумят, зеленея, травы,
Голубика вовсю цветет.

Место тихое, пряный лес.
И чуть ближе достать до неба;
Не романтикам на потребу –
Так положено, просто, здесь.

Здесь, где свой упокой нашли
И смешались кресты и звезды,
Им бороться друг с другом поздно –
На одном лепестке земли.

За оградкой – песок вразброс,
Белый-белый, как с лучших пляжей.
Он соленый немного даже,
Не от моря – от теплых слез...

Странно – дышится здесь легко,
Пахнет мхом и еловой хвоей.
Здесь ушедших дарят покоем,
Приходящих – дарят тоской.

Там, за ельником – поворот.
Часто путник проходит мимо,
Понимая: неотвратимо
Он однажды туда свернет.

.

Умирало утро птицей

Утро в окна билось птицей белоплечей,
Ночь со стёкол оттирая, точно сажу;
Заболело снежной вьюгой – не излечишь
И, саднящее, зелёнкой не замажешь.

И, простуженное, чаем не согреешь,
Не укутаешь, болезненное, пледом,
Не поставишь просушиться к батарее...
Не старайся, не излечишь утро. Следом

Заболеешь сам. Не насморком, не гриппом.
Не ангиной (как бы вьюга ни старалась),
Заболеешь серым небом, снежным скрипом,
И сугробами навалится усталость.

И метель вдруг обернётся беспокойством,
И позёмка холодком коснётся сердца.
И родится день минорного устройства
Без участия больших и малых терций.

И воспрянут духом те, кто свято верил:
Он нагрянет, ночь не может длиться вечно!..
День настал. А на полу под батареей
Умирало утро птицей белоплечей. Дома

Измученный дождями, как нарзаном,
Спит город в первоснежном забытьи.
С метелью мне сегодня по пути;
И я иду под вьюжный гул органа,

Сбиваясь с ног (по очерствевшим лужам
Осенние кроссовки – как коньки),
С морозной ночью наперегонки
Спешу домой, где ждет остывший ужин,

Где спят и встретят в этот час едва ли.
Ну, разве что разбуженный бульдог
Покрутится смущенно возле ног –
Хвостом виляя, даст понять, что ждали.

И, окунувшись в теплый свет прихожей,
Сниму октябрьский холод, как пальто.
И все проблемы можно – на потом,
И все тревоги можно – на попозже.

И сладким чаем теплая истома
Прольется, согревая эту ночь.
А в спальне крепко спят жена и дочь.
Тихонько им шепну: «Ну все, я дома».

.

Надолго

У меня для тебя семь ключей от семи замков.
У тебя для меня горсть удачи и ветер в спину.
Мы бельё и года опускаем в одну корзину.
И, наверное, в этой корзине и есть любовь.

У тебя от меня настроение – в плач и в пляс.
У меня от тебя – ОРВИ холодком по коже.
Наш будильник разлук на пол-жизни теперь отложен.
Мы надолго, похоже, с тобой превратились в нас.

Жалит солнце лучом, прожигает дома насквозь.
Разговелась весна, поливает дворы из шланга.
Зелень свежей пехотой штурмует газоны с флангов...
Неужели когда-то весну мы встречали врозь?

Дети разных созвездий – мы разные видим сны,
Но ночами старательно греем друг другу спины.
Две судьбы завязались в одну – в бельевой корзине.
И, пожалуй, теперь нам не нужно корзин иных.

.

В полутоне от тебя

Оборвавшись на полузвонке,
В тишине захлебнулся будильник.
Утро хмурое – княжий присыльник –
Варит нам новый день в казанке.

Полусонных движений черёд,
Полуполная чашечка чая.
Чаем я полулень разбавляю,
С полудремой жуя бутерброд.

Где-то ты, так же, с полуленцой,
Этот день проплываешь неспешно,
Добавляя улыбкою нежной
Полутени себе на лицо.

Полудень световой в январе,
Как положено, очень короткий,
Прошагал торопливой походкой,
И уже полумрак во дворе.

Наше полузнакомство с тобой,
Полуфразы в коротком общеньи
Ускоряют планеты вращенье.
Чуешь, вертится шар голубой?

Полумесяц, как смайлик, в окно
Я тебе отправляю с приветом.
Снова хочется верить в приметы,
Хоть не верю в них очень давно.

.

Ты

Я веду себя, как голодный,
Я пытаюсь тобой наесться,
Я пытаюсь тобой напиться,
Я пытаюсь дышать тобой.

Ты – мой сон на вчера-сегодня,
Ты – мой тромб в воспаленном сердце,
Ты – мой орден в чужой петлице,
Ты – из высохших чувств настой.

Мне тебя бесконечно мало,
Мне с тобой запредельно ярко,
Мне твои разговоры – в рифму,
Мне улыбка твоя – в висок.

Ты на борт мой – девятым валом,
Ты ко мне на поля – ремаркой.
Ты – вскрывающий дно отлив мой,
Ты – на дне вековой песок.

.

Случайная осень

Пес укутался в плед на диване,
Храп его монотонный – несносен.
По весне так приятно в кармане
Обнаружить случайную осень.

Завалялась листом желтобрюхим,
Пролежала всю зиму – и нате:
К недовольству весны-молодухи,
Осень мне на сегодня – приятель.

Закрываясь от солнца портьерой,
Продвигаюсь к намеченной цели.
И, осенней проникнутый верой,
Кнопкой «off» выключаю капели.

Кнопкой «on» запускаю простуду,
Чтобы чаем с малиной лечиться.
В стаях-книгах уносятся к югу
Переплетные птицы-страницы...

Кто-то скажет, что осень – некстати,
Кто-то ранней весной одурманен.
Сплин – не цель, но как средство – приятен.
Пес под пледом храпит на диване.

.

День уходит

Час предзакатный свечным огарком
Медленно тает среди снегов.
Солнце – уставшей зимы припарка –
Трогает нимбом зигзаг лесов.

Тенью накрывшись, сугроб чернеет,
Речка ныряет ужом под куст.
Вечером кажется все мудрее,
Вечером правит природой грусть.

Сумрак тревожный –
за день расплата,
И, принимая ночной обет,
Я берегу уголек заката,
Чтобы с утра запалить рассвет.

.

Молодая осень

Под зонтом, о прошлом не жалея,
Каблучками-каплями ступая,
Уходило лето по аллее.
Приходила осень молодая.

Ей бы для начала осмотреться,
Взвесить за и против, выбрать краски,
Но горит огнем девчачье сердце,
Молодое тело просит встряски.

В парк послала ветра-брадобрея –
Тополям проредить шевелюру.
Ей бы быть, конечно, чуть добрее,
Но пойми осеннюю натуру:

То пройдет дождем по тротуарам,
То скребнет лучом проем оконный,
То в лесах, охваченных пожаром
Красок, вдруг оставит лист зеленый...

Пахнет ночь рябиновым нектаром.
Одурев от ливней, как от пьянства,
Мы, дыша осенним перегаром,
В межсезонье ищем постоянства.

.

Сбросил

Обрастаю новой кожей:
В старой коже много пожил.
Жаль выбрасывать, но всё же –
Срок хранения иссяк.

Сбросил шкуру – всё лоснится.
Песни, грозы, рифмы, лица –
Без зазрения – пылиться
Отправляю на чердак.

Будет новое, иное.
Пусть болезное поноет,
Нет – сердечной паранойе! –
Отболит и заживёт.

Тлеет лампочка в подъезде.
Мат в настенном манифесте
Окрыляет, словно песня,
Сбросил шкуру – и вперёд!

По ступенькам, как по трапу,
Долго топаю на пятый:
Дождь весенний мокрой лапой
Приласкал меня насквозь.

Тонкокожий – видно душу.
Боль – острей, «пэ-аш» – нарушен.
Сбросил – стало только хуже.
Что ж мне в старой не жилось...

.

Пёс

За окном опять визгливо
Лает пес.
Задирает в ночь сопливый
Черный нос.
Свято веря в человечью
Доброту,
Он с тоской скулит о вечном
В темноту.

Я в ладонях – как святыню –
Колбасу
В ночь бездомной животине
Отнесу.
Может стану для дворняги
Божеством,
Пусть поверит, бедолага,
В волшебство.

Зверь приветливо, без лести,
Вздернул хвост,
И уже скулим мы вместе –
Я и пес.
Плачем в небо – вечный кладезь
Важных слов.
Светят звезды, как глаза без-
Домных псов.

Ночь плывет с луной-медалью
На груди.
Нам ее ночные дали
Не пройти...
Учит пес (святой в беспечной
Простоте)
Человека – человечьей
Доброте.

.

Рядом!

В полуночном душевном мраке
Разбрехались мои собаки.
Что-то чуют, на след напали –
Ждали

Терпеливо свою добычу.
Вместе им нападать привычней,
Одолеют любого, знают,
Стаей.

Им в душевном покое скучно,
Потому налетают кучно,
Им бы рвать всё и днём, и ночью
В клочья.

Их не держат ремни и цепи,
Им оковы – щенячий лепет.
Усмирять их придется снова –
Словом.

Прогибают послушно спины
Заполошные злые псины,
Затихают и прячут взгляды:
«Рядом!»

В полуночном душевном мраке
Мирно дремлют мои собаки.
Можно спать, улеглась шумиха.
Тихо.

.

Снег за шиворот

Вечер долгий, звезды – точки,
А луна – плакат на палке.
Небо рвется на кусочки.
Вниз летят, играя в салки,
Замороженные хлопья –
Неба зимнего лохмотья –

И ложатся снежной ватой
У мысков моих ботинок.
Дворник их сгребет лопатой:
Бесконечный поединок
(Убедитесь утром сами)
Человека с небесами.

Будет ночь. Салютов руки
К небесам протянут люди!..
Но, как только стихнут звуки,
Сверху им ответом будет
Снег, за шиворот летящий.
Новогодний. Настоящий.

.

Осень. Поминальная

Упал последний пожелтевший лист,
Исполнив тридцать три прощальных сальто.
Размазывая сопли по асфальту,
Кончалась осень. Дождь звенел на бис –

Он с лета запланировал побег
В края, где будет ждать начала мая,
Без возражений небо уступая
Собрату. Пусть же небом правит снег.

Кончалась осень. Срок ее побед
Истек. И в серой рясе богослова
Ей, что уйти в безвременье готова,
Читал молитвы плачущий рассвет.

.

Котяра-дождь

Сентябрь, как матом, крыл пожухлой пелериной.
Вскипали краски, зелень хороня.
Сквозили окна то простудой, то ангиной.
То грустью укороченного дня.

Вспоенный летом – я шагнул в сентябрь, как в лужу,
Сдирая листья с веток, как загар.
А дождь-котяра коготком царапал душу,
Зализывал, урча, ее пожар.

.

Сказка на санках

А мир казался больше, чем теперь,
Деревья были выше, снег – скрипучей,
Желтей луна, загадочнее тучи,
И жизнь не состояла из потерь.

И был декабрь. Как добрый старый пес,
Махал хвостом заснеженной березы
И, словно извиняясь за морозы,
Холодным языком лизал мой нос.

Катилось детство санками с горы,
В них – я в ушанке, в стеганой фуфайке
Летел, смеясь, под брань соседской лайки,
Нырял в сугроб под хохот детворы.

А после, перед домом на крыльце
Я стряхивал налипший снег метелкой
И – чудо! – видел свежие иголки:
Отец вернулся с елкой! На лице

Сияла радость. Старый чемодан,
Наполненный игрушками и прошлым,
Дышал в нас чем-то важным и хорошим...
А мы садились с мамой на диван

И щурились от елочных огней,
И верили, что чудо неизбежно!..
Прошли года, и я дорогой снежной
Спешу через сплетения теней

В тот дом, что охраняет старый пес.
За мной послушно катятся салазки –
Они нужнее тем, кто верит в сказки.
Возьмите детство, я уже подрос.

.

И ты скучай

Эта осень – сплошная блажь;
Киловаттных квитанций стопки
В обувной из-под кед коробке,
На листке пара строк неловких:
Вздохов, взятых на карандаш.

Эта осень – одно нытьё;
Излиянья дождей простудных,
Череда листопадов нудных,
И решенье вопросов трудных,
Чтоб не катаньем, но мытьём.

Эта осень – большой бардак;
Беспорядочность душ и красок,
Монохромность любовных встрясок,
Передоз голливудских сказок
И застывший на лужах лак.

Эта осень – собачий лай;
Золотая для лета клетка,
Пышногрудой зимы субретка.
Жаль, что видимся, осень, редко.
Я скучаю. И ты скучай.

.

Верите?

А он скучает. Верите? Скучает.
Под недоколокольный звон котлов,
Низверженный с небес, он выть готов –
Последний ангел.

А он читает. Верите? Читает.
И «Ветхий», и научный атеизм.
Читает про любовь, про смерть, про жизнь,
И даже манги.

А он боится. Верите? Боится.
Не за себя – за каждого из нас.
Боится, что и нас господь предаст,
Не спит, болезный.

И все же злится. Верите? Он злится.
Не в силах искупить свои грехи,
Он посвящает сам себе стихи
И смотрит в бездну.